Все это неминуемо, однако пока Ораст гнал прочь эти мысли, удерживая их на самой грани сознания, сознавая, что они все равно вернутся, и даже не пытаясь препятствовать этому, желая лишь одного: чтобы они пришли, когда все будет кончено, когда все будет решено, и, каковы бы ни были его страхи и опасения, путь назад окажется отрезан навсегда, и руки его исполнят предначертанное, даже когда сердце будет разрываться от боли.
Луна всходила все выше, выбираясь из черных сетей, сплетенных голыми ветвями, и понемногу Ораст почувствовал, как отступает тоска, уходят, точно бледные призраки, страхи, и самое сознание его теряет четкость и остроту.
Он остался один на один с лесом и ночью, впуская в обезмысливший мозг всю полноту сумеречной жизни, сливаясь с прохладным потоком. На несколько нескончаемых мгновений душа его, несомая черной приливной волной, расширилась вольно, взмыла ввысь, бескрайняя, неподвластная никаким законам, и опустилась на мир огромной сетью, в ячейках своих улавливая неясные, смутные образы, сгущая их усилием воли, придавая осязаемость и объем, делая доступными пониманию.
Это было сродни магическому зрению, – с той лишь разницей, что он видел не только то, что непосредственно окружало его, но и все, что находилось бесконечно далеко, как в прошлом, так и в будущем, точно сознание его вырвалось на миг в ту поразительную область, где не существует преград и различий между временем и пространством, где точка равна вечности, мгновение – миру, и познавший единое познает бесконечность.
Он видел девушку, обнаженную, златокожую, бесстыдно раскинувшуюся на шелковых простынях, лицо, запрокинутое, с приоткрытыми зовуще губами, темными кругами под огромными, жадными глазами, и признал в ней Релату, и ужаснулся ей.
Видел мужчину, грузного, седеющего, полного величавого достоинства, в алой виссоновой мантии и золотом обруче короны, и, не узнавая, дал ему имя, и преисполнился скорби.
Видел двух принцев, сошедшихся в жаркой схватке; две державы – и небеса над ними, затянутые дымом пожарищ.
Видел книгу, магический фолиант, с растрескавшимися от времени страницами, покрытыми мушиной скорописью выцветших чернил. На глазах у него они насыщались цветом, становились сперва огненно-алыми, затем густо-багровыми, переполнялись, набухали влагой, что вдруг выплеснулась на древний пергамент горячей волной и хлынула безудержно, потоками крови заливая мир, державы, правителей их, девушку на шелковых простынях с кожей цвета гречишного меда…
Видение это длилось лишь миг – и тут же началось падение в реальность, головокружительное, болезненное, но мир, в который он погрузился, который сгустился вокруг, полный земли и ветра, запахов и звуков, уже не был прежним. И Ораст содрогнулся от ужаса, ведомого лишь тому, кто заглянул в зеркало грядущего и узрел там собственную беспомощность что-либо изменить.
Где-то вдалеке вновь заухал филин.
Через несколько мгновений из лесной чащи донесся шум, едва слышный, на который в обычном состоянии Ораст едва ли обратил бы внимание, приняв его за шелест ветвей или травы, – но теперь восприятие его, обострившееся, точно у дикого зверя, обрело способность различать малейшие оттенки, насыщая их значимостью и смыслом.
Он поднялся навстречу Марне.
Как обычно, слепая ведьма двигалась уверенно и легко, и казалось даже, что ночью ей легче ориентироваться, нежели днем, но почему он так уверен в этом, Ораст не мог бы сказать наверняка. И все же, хотя она наверняка ощутила его присутствие рядом, ведьма прошла мимо, даже не замедлив шага, не кивнув в знак приветствия, и безмолвно скрылась в душных недрах крохотного домишки.
Ораст замер в нерешительности, глядя ей вслед, ощущая, как вся его чудесная уверенность в себе исчезает мгновенно, точно вода просачивается в песок, уходят волшебные видения, магия оставляет его безвозвратно, оставляя лишь золу и горький дым бессильных сожалений.
Внезапная слабость охватила его, и он пошатнулся, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Неудержимое желание лечь, прижаться к земле, ощутить ее прохладу и сырость охватило его, – но повелительный голос колдуньи мгновенно вывел жреца из забытья.
– Что ты медлишь? Поди сюда. – Точно вышколенный пес, он поспешил на зов.
Марна сидела, скрестив ноги на полу, с глубине землянки, в густой тени, куда не доставал и лучик серебристого лунного света, – бесформенное черное пятно в окружающей тьме. Когда глаза его привыкли ко мраку, Ораст разглядел, что на коленях она держала большое глиняное блюдо, на котором были разложены некие предметы, однако ничего больше, как ни старался, он увидеть не мог.
С минуту он мялся в дверях, не зная, что делать дальше, не решаясь пройти и сесть, покуда голос колдуньи, звучный и презрительный, вновь не вернул его к действительности:
– Разожги огонь в жаровне. Уголь – в холщовом мешке за сундуком. Возьмешь семь угольков и пять веток остролиста. Жаровню поставь сюда. – Жестом она указала на свободное пространство перед собой.
Ораст повиновался бездумно, поражаясь мысленно той власти, что имела над ним ведьма. Одним движением, одним лишь словом она могла лишить его воли, погасить в душе его огонь, подчинить себе и полностью уничтожить, – а он даже не в силах был воспротивиться ей. Только что, всего несколько минут назад, он был свободен, наслаждался чудесным полетом в иных мирах, познавал неведомое… и вот все это растерто в прах под расшитыми сапогами лесной колдуньи, причем она, похоже, даже не сознавала того, что делает с ним.
Или, напротив, знала прекрасно и наслаждалась, до глубины своей черной, точно ночная трясина, души. Ораст не мог сказать, какая возможность внушала ему большее отвращение. И лишь в одном он был уверен наверняка, – ни одному живому существу за свою жизнь он с такой силой не желал смерти и вечного проклятия, как этой демонице в человеческом обличье, что восседала недвижно в глубине крохотной комнаты, – воплощение мрака и мстительной ненависти.
Тем временем Марна шевельнулась чуть заметно в своем углу, и охристые отблески от разгоревшихся углей в жаровне легли на грубо выделанную маску-забрало. Ораст тревожно поднял глаза, ожидая новых указаний. Ведьма протянула к нему руку, крепкую, с удивительно гладкой, молодой кожей, опровергавшей все домыслы жреца о ее возрасте.
– Дай нам твой кинжал, – велела она коротко.
Ораст повиновался не задумываясь, и лишь в последний момент спохватился и рука его замерла на полпути. Откуда Марне известно было о кинжале, – ведь прежде он всегда был безоружен. И неужели она знает также, откуда взялся у него этот кривой клинок с синеватым лезвием и рукояткой, отделанной червленым серебром? Он нашел его в лесу, когда бежал сюда, наткнулся случайно, заметив серебристый блеск во мхе, среди корней. Но он ничего не говорил об этом ведьме. Так откуда же…
